Буддизм в хозяйствовании

Богатство оказывается включенным в широкую сеть соци­альных отношений типа патрон-клиент, являющихся основой социокультурной организации буддийских стран Самые богатые семьи оказываются также и самыми многочисленны­ми, так как поддерживают обширную клиентелу, и самыми вли­ятельными. Материальное богатство «перетекает» в накопление социальных связей и в конечном итоге - во власть.

Буддистский практицизм основывается на идеале срединности - избегании крайностей и чрезмерности. Умеренное бла­госостояние, отсутствие привязанности к собственности, страстной жажды богатства и азарта конкурентной борьбы, а также и избегание нищеты, заставляющей сосредоточивать все силы и помыслы на пропитании, - все это входит в буддийское понятие «срединного пути».

Материальное благососто­яние служило подтверждению социального статуса и реализа­ции сопутствующих ему обязанностей.

Вопрос 3. Познание «тайны труда» как смысл хозяйствования.

 Я бы хотел отразить этот вопрос на примере сельской общины в древней Индии.

Слабость и неэффективность централизованной администрации на протяжении большей части истории Индии всегда компенсировались, исключительной внутренней прочностью основной ячейки индийского общества — сельской общины. Здесь долго сохранялось коллективное землепользование. Хотя пахотная земля делилась на наследственные участки индивидуального семейного владения, все остальные угодья продолжали считаться коллективным общинным достоянием. Многие важные и нужные для общины работы  - очистка новых территорий от джунглей, ирригационные сооружения местного масштаба, строительство дорог или храмов, защита и охрана деревни и ее имущества и т.п.— выполнялись совместно, считались делом коллектива в целом. В общине традиционно практиковались щедрые реципрокные раздачи и угощения, особенно в дни семейных праздников (свадьба и т.п.), когда семья подчас была готова залезть в неоплатные долги, но поддержать свой престиж, выставив всем односельчанам обильное приличествующее случаю угощение. Видимо, те же традиционные реципрокные принципы раздач использовались и при выборах общинного совета — панчаята и, возможно, старейшины, руководителя общины.

Как правило, голос при решении общинных дел имели лишь полноправные общинники-домохозяева, т.е. те же главы семейных групп, что исстари было характерным для всех земледельческих общин. В которых общинах на смену выборной системе приходила наследственная, когда из поколения в поколение руководящие должности занимали представители одних и тех же семейно-клановых групп господствующей касты. Неизвестно, однако, сколь долго продолжалась подобного рода практика наследственной передачи власти в общине; похоже на то, что исторически это было все же преходящим явлением

и со временем восстанавливался обычай выбирать руководство общины из числа соперничавших друг с другом кандидатов.      

Община, как правило, вела натуральное хозяйство. Выделяяя шестую долю урожая и исполняя необходимые требовавшиеся от ей членов повинности, во всем остальном она обычно обходилась своими силами. Сведений о внутренней структуре древней общины мало, но из более поздних источников известно, что на свои средства коллектив обычно содержал нужных ему мастеров-ремесленников — горшечника, кузнеца, плотника, цирюльника, ювелира, жреца-астролога, мусорщика и т.д. (иногда некоторые из них, например мусорщики, принадлежали общине в целом, т.е. были приобретены коллективом в качестве рабов). Все работники получали за свой труд строго определенную плату, в основном натурой и необходимыми услугами. Восходивший к реципрокному взаимообмену древности кругооборот такого рода услуг (для индийской общины более позднего времени, основательно изученной специалистами, он известен под наименованием системы джаджмани) был жесткой нормой, скреплявшей независимость, автономность общины  и  обеспечивавшей   ее жизнеспособность, гарантировавшей ее регенерацию в случае катаклизмов. Система внутренних услуг дополнялась принципом административного самоуправления: община своими силами разрешала внутренние споры и имела в своем распоряжении немалое количество чувствительных санкций — от штрафов до изгнания из коллектива. Общинники обычно были сплочены между собой и в религиозно-культовом плане, чему никак не мешала их кастовая неравноправность. В ходе общинных праздников, например, каждый знал свои место и роль, причем все были удовлетворены этим, ибо место в жизни и обществе определялось кастой, а принадлежность к данной касте (рождение именно в ней) — кармой. Другими словами, все определялось высшим законом этической справедливости: каждый должен нести свой крест.

Труд всегда конкретен направлен на создание продукта потребления и на сомершенствование искусства ремесленника, а не на производство абстрактных стоимостей. М Вебер писал о профессиональной этике индийских каст, которую он считал «самой традиционалистской, какую только можно представить»:

«Кастовая этика прославляет "дух" ремесла, предметом гордос­ти служит не выраженный в деньгах хозяйственный доход, не чудодейственная рациональная техника, усовершенствовавшая использование рабочей силы, а красота и добротность продук­та, свидетельствующие о личном виртуозном умении его созда­теля, связанном с принадлежностью к данной касте»

Традиционное хозяйствование, проникнутое эмоциональной привязанностью к земле, осознанием своей сопричастности космическому порядку, с одной стороны, и социальной общно­сти - с другой, отличается постоянством, стагнирующим, рутин­ным характером. Традиционный индивид перенимает от стар­ших в процессе социализации профессиональное мастерство, навыки ведения хозяйства вместе с орудиями труда и недвижи­мым имуществом, сохраняет их и передает своим детям в неиз­мененном виде.

В основе индуистского сознания лежит принципиально иное, чем в христианстве, понимание Бога. Индуизм не знает персо­нифицированного Бога-Творца. Источником всего сущего яв­ляется вечная абсолютная реальность — Абсолют, Брахман, а вся эмпирическая, феноменальная действительность представляет собой его эманацию. Из этого следует, что, во-первых, действи­тельность иллюзорна, неподлинна, так как подлинным бытием считается только Брахман, а во-вторых, что мир подчинен им­манентным законам, обусловленным его причастностью к Брах­ману. Законы, по которым существует мир, неизменны и вечны, индийской культуре чужда идея о произвольном нарушении мировой гармонии. Даже многочисленные индийские боги, как и весь материальный мир, подчиняются этим законам и не про­тивостоят миру людей и природы, а являются лишь его верши­ной.

Жизнь индуиста, в отличие от христианина, не является уникальной. В соответствии с законом кармы происходит цепь рож­дений, смертей и возрождений в новом облике, соответствую­щем сумме накопленных заслуг.

Индуистская методика спасения, подобно христианской, ос­новывается на неприятии мира. Однако причины неприятия здесь принципиально иные, чем в христианстве: индуисты от­вергают мир повседневности не за его несовершенство и гре­ховность, не по этическим причинам (что предполагает, как мы видели, возможность деятельности по исправлению мира), а за то, что этот мир является иллюзорным, то есть это неприятие носит онтологический характер. Соответственно, поскольку иллюзорный мир исправлять бессмысленно и действовать в нем - тоже, то индуистская методика спасения, названная М.Вебером потусторонним мистицизмом, состоит в отказе от мира и любой практической деятельности в нем. Конечная цель спаса­ющегося состоит в том, чтобы путем мистического озарения постичь Абсолют и слиться с ним, прервав тем самым колесо рождений - сансару - и иллюзорное существование. В отличие от аскетизма, сущность мистического спасения составляет не рациональная деятельность, а рациональное знание.

Средством достижения мистического знания является созер­цание, непременное условие которого - устранение всех пре­пятствий, создаваемых природой и социальной средой. Ищущий спасения верующий стремится свести к минимуму свое участие в мирской деятельности, сосредоточившись на специальных методиках созерцания (медитации) и на постижении религи­озной философии. Это способствует развитию последователь­ной и глубокой рационализации в рамках индуизма, однако она охватывает лишь ментальные процессы и сферы высокой духов­ности и философии, в отличие от рационализации протестан­тизмом всего образа жизни в целом, включая хозяйственную жизнь.

М.Вебер указывает на неизбежный «сотериологический ари­стократизм» мистицизма, т.е. на неравенство шансов на обрете­ние спасения у представителей разных социальных и имуще­ственных групп. Это объясняется тем, что, во-первых, для того чтобы быть сосудом Бога и обладать абсолютным знанием, не­обходимо иметь определенные прирожденные харизматические свойства (такое обладание в индуизме закреплено социаль­но и приписано варне брахманов), а во-вторых, последователь­ное стремление избежать любых мирских дел и страстей ведет к резкому противопоставлению религиозных виртуозов массам людей, вынужденных вопреки высшей ценности мистического спасения заниматься необходимой для выживания общества хозяйственной деятельностью.

Индуистская кастовая система сакрализует и закрепляет разделение труда в обществе. Там, где люди неравны перед выс­шим началом, неравны перед ним и их профессии. Помимо свойственного любому, в том числе и западному, обществу не­равного расположения профессий на шкале социального пре­стижа, которая определяется совокупностью их экономических преимуществ, идеологических установок, социально-психоло­гических и эстетических характеристик, традиций и тд., в кас­товом обществе каждая профессия, являющаяся одной из глав­ных характеристик касты, наделяется сакральным смыслом и определяет уровень религиозных ожиданий индивида. Профес­сии, связанные с предпринимательской деятельностью (торгов­ля) и производительным трудом (ремесло, земледелие) занима­ют в этой иерархии невысокие позиции. Такое положение дел вполне соответствует общей концепции мистического спасения, согласно которой любое проявление мирской активности пре­пятствует осуществлению сотериологических целей.

Представления о профессиональном долге. Важнейшим эле­ментом индуистского сознания является выполнение каждым своей дхармы, кастового долга, соответствующих норм поведе­ния и профессиональной деятельности, которые приобретают, как и в протестантизме, сакральный характер. Однако за этим внешним сходством основ религиозного сознания стоит глубо­чайшее сущностное различие. В отличие от долга протестанта, который состоит в обязанности служить Богу в миру любым способом, долг индуиста всегда конкретен и состоит для каж­дого индивида в своде подробно описанных в дхармашастрах обязанностей и правил поведения. Профессиональная деятель­ность индуиста составляет его священное жизненное предназ­начение, но при этом ценность имеют не усердие и успехи сами по себе, выраженные в абстрактной величине - в денежном богатстве, а качественное совершенствование мастерства и продукта труда.

На этом основании М.Вебер делает выводы, что «Индуистс­кая профессиональная добродетель была самой традиционалистской концепцией профессионального долга, какую только можно представить»,«...специфическое воздействие религиозного освещения касты на "дух" ведения хозяйства прямо противоположно ра­ционализму». Выполнение кастовой дхармы является необходимым усло­вием обретения спасения, поэтому индивид в индуизме оказы­вается неразрывно связанным со своей профессией, которая приобретает значение его определяющей характеристики.

Вопрос 4. Изменения в хозяйственной культуре в процессе хозяйствования.

Принадлежность индивида к касте строго определяется его кармой. В отличие от протестантиз­ма, в индуизме отсутствует произвол Бога, случайность, каждый человек занимает свое место в кастовой системе в точности в соответствии с совокупностью заслуг и антизаслуг в прошедших рождениях. Он может, прервав сансару, полностью выйти из земного бытия, или в течение жизни улучшить свою карму и таким образом обрести спасение в каком-либо из будущих рож­дений. Кастовая структура индийского об­щества, сакрализованная с помощью учения о карме, становит­ся вечной, как различия между человеком и животными или между человеческими расами.

Главный тормоз развития духовных предпосылок современ­ного капиталистического общества, основное противоречие с западной культурой М.Вебер видел не в каких-либо частных положениях религиозно-ритуального комплекса, а в «духе ин­дуизма» в целом. Немецкий социолог считал, что «Стремление к прогрессу было немыслимо, пока учение о карме оставалось непоколебимым» При этом развитию эндогенного капитализма в Индии препятствовали не конкретные риту­альные запреты, а целостная система ценностных ориента­ции и поведенческих стереотипов, заложенных в индуистском религиозном сознании, квинтэссенцией которого является уче­ние о карме, получившее реальное воплощение в кастовой сис­теме.

Такие, на первый взгляд, значимые препятствия для развития капиталистического предпринимательства, как многочисленные ограничения на общение для членов разных каст, обуслов­ленные требованиями ритуальной чистоты, низкий статус, а в некоторых случаях и недопустимость физического труда по найму, не являются непреодолимыми и в конечном счете не останавливают создание современных пред­приятий буржуазного типа. Совместный труд представителей различных каст возможен как благодаря представлениям о «чи­стоте рук ремесленника в его профессии», так и соблюдению не слишком сложных ритуальных ограничений.

Однако устойчивость кастовой структуры и соответствующих ей мировоззренческих принципов «перекрывает» развитие ка­питалистического предпринимательства на более высоких уров­нях духовной регуляции. Определяемая индуистскими религи­озными ценностями хозяйственная этика не создает установок на бесконечное, имеющее цель лишь в себе самом наращива­ние капитала и развитие производства.

Общий вывод относительно хозяйственной куль­туры. индуизма состоит в том, что этический релятивизм и от­сутствие в индуистском религиозном сознании абстрактных и универсальных нормативных положений, соединение индиви­да с конкретными обстоятельствами его бытия и невыделенность личности из первичной базовой ячейки создают социаль­но-психологические и идеологические препятствия на пути возникновения в традиционной Индии экономических и соци­альных отношений современного буржуазного общества. По характеру системы ценностных ориентации и поведенческих стереотипов индуистское религиозное сознание соответствует традиционной экономике искусных ремесел, не выходящих за пределы инструментального производства, направленного на непосредственное удовлетворение потребностей и имеющего естественный предел в своем развитии.

Поскольку индивид остается невычлененным из системы межличностных связей, которые через касту и большую семью определяют его участие в хозяйственной жизни, система рели­гиозного сознания оказывается в отношении острого антаго­низма с императивами безличного буржуазного общественно­го производства. Индуизм закрепляет господство традиционных экономических социальных отношений и создает значительные препятствия на пути выработки буржуазного общественного сознания.

Формы хозяйственных и иных отношений и роль государства в средние века оставались в Северной и Южной Индии в принципе теми же, что были и прежде, например в эпоху Маурьев, если даже не раньше. Но с веками сложились и определенные новые закономерности, связанные прежде всего с тем, что длительные периоды децентрализации и краткие эпохи централизации вынуждали индийское общество быть готовым к структурной перестройке и в том, и в другом случае. Практически это значило, что в каждом из государств обычно непротиворечиво сосуществовали две различные зоны политической администрации и соответственно две формы управления.

Если поставить вопрос, почему же в Индии власть имущие не выжимали из общины такой же максимум, который стремились всегда иметь от своих подданных правители мусульманского Востока и Китая, ответ окажется на удивление прост: шестой части урожая и соответствующих пошлин и налогов с ремесленников и торговцев в Индии вполне хватало. И не только хватало для престижного потребления власть имущих, для содержания их чиновников и воинов, но также и для многочисленных храмов. Больше того. Оставались излишки, которые накапливались в форме баснословных сокровищ - тех самых, что из века в век вывозили из богатой, сказочно богатой Индии удачливые завоеватели, будь то иранский Надир, афганский Ахмад-шах или в более позднее время английские колонизаторы, для которых Индия справедливо считалась жемчужиной британской короны. Веками вывозили — и еще немало оставалось. Откуда все это бралось?

Если иметь в виду внутренние ресурсы, то Индия в этом смысле мало чем отличается от других стран Востока. Пожалуй, секрет здесь ином — опять-таки в специфике Индии, о чем и идет речь. Неразвитая индийская бюрократическая машина была неизмеримо слабее и соответственно стоила намного дешевле, нежели в Китае, даже в мусульманских странах. Кроме того, строгие нормы кастовой иерархии всегда ограничивали аппетиты и потенции честолюбцев и даже удачливых военачальников и жестко расставляли все по своим местам, включая и уровень потребления, особенно престижного: каждый получал в основном то, на что имел право, даже если ему удавалось захватить силой гораздо больше. Уровень же потребления для основной массы населения Индии всегда был достаточно низким: одежда минимальна, питание в основном вегетарианское, жилища просты до предела. Частично это объясняется климатом, географической зоной обитания, частично — традиционными религиозными нормами и запретами. Но факт остается фактом: взимая с общины сравнительно мало, причастные к власти верхи были сказочно богаты.

И еще один существенный момент. Налоги государству община платила в целом, причем внутри общины свою долю вносили все те, кто считался полноправным членом общины и производил продукты сельского хозяйства. Возможно, что доля богатых при этом была соответственно большей. Другими словами, налоги платили имущие, как в городе, так и в деревне. И это немаловажно иметь в виду, когда идет речь о связях типа «казна — община» и о достаточно сложных, неоднозначных взаимоотношениях государства с приносившими ему немалую часть дохода частными собственниками. Иное дело — традиционные взаимоотношения внутри общины, о которых уже шла речь. Здесь имущие из высших каст явно выступали в функции религиозно-санкционированных верхов, живших за счет труда низших, обездоленных, неприкасаемых, причем к неравенству традиционно-кастовому, освященному принципом религиозного взаимообмена (джаджмани), в общине нередко добавлялось и вполне обычное для всех обществ, знакомых с частной собственностью, неравенство между имущими и работающими на них неимущими (аренда, найм и т.п.).

Резюмируя, можно еще раз сказать, что взаимоотношения между государством и общиной в доисламской средневековой Индии в принципе были такими же, что и на остальном Востоке. Однако основанная на кастовых нормах специфика индийского общества довела эти отношения до уровня автоматизма, что объективно вело к ослаблению государства как политико-административной структуры и соответственному укреплению общины как элемента общества. Как и в других странах Востока, в Индии государство тоже довлело над обществом, но автономия и принципы саморегулирования в индийском обществе были столь велики, что давление государства сверху слабо ощущалось внизу. У государства почти не было забот об управлении народом (общинами), но именно это и делало индийское государство тем, чем оно было.

Главенствующему политическому положению сангхи в стране соответствовало ее экономическое могущество. Монахи по-прежнему именовались бхикшу — нищие, но давно ушло то время, когда это название отражало действительное положение вещей. Уж очень рано сангха получила многочисленные источники обогащения и вопреки тому культу бедности, которым было проникнуто буддийское учение, стала активнейшим образом использовать эти источники. На первом плане было «подаяние», означавшее теперь богатые пожертвования состоятельных людей, и огромные доходы от паломников, посещавших монастыри. Государство и частные лица дарили монастырям большие участки земли, обработка которых давала огромные доходы. Есть сведения о том, что два монастыря (Читталапаббата и Тиссамахавихара) единовременно держали запасы риса, нужные для того, чтобы в течение трех лет кормить 12 тыс. монахов. Известно такое свидетельство китайского путешественника Фа Синя, посетившею Цейлон в III в. н. э.: «Кладовые монахов полны драгоценными камнями и ювелирными изделиями. Царь, отправившийся однажды осмотреть эти кладовые, увидел эти драгоценности и, возжелав их, захотел отобрать». Однако спустя три дня он раскаялся в этом намерении и признался монахам в своем греховном падении. Он посоветовал руководителям впредь никого не пускать в свои кладовые, не только царей, но и рядовых монахов, пока их «стаж» пребывания в монастыре не достигнет 40 лет.

Помимо средств, шедших от пожертвований и от паломничества, монастыри получали доходы от собственного хозяйствования на своих землях. Кто же работал на этих землях? Отнюдь не монахи: им было категорически запрещено заниматься производительным трудом; достаточно с них было тою, что они обслуживали сами себя и монастырские помещения, включая, например, уборку двора вихары. Производительным трудом занимались прежде всего рабы, а затем и наемные служащие, слуги, ремесленники. Значительную часть своих земель вихары сдавали в аренду. Словом, все высокоученые, абстрактные и абсолютно благочестивые рассуждения и проповеди находили свое жизненное воплощение в весьма интенсивной эксплуататорской практике.

В Таиланде, например,  тайская сангха имеет централизованную организацию и издавна обладает большими богатствами. Раскопки средневековых храмов иногда обнаруживают целые кладовые золотых статуэток и прочие драгоценности. Как и других странах Азии, в Таиланде сангха владеет большими земельными угодьями. Одним из видов ее хозяйствования до сих пор остается ростовщичество, признаваемое вполне благочестивой формой деятельности.

Страницы: 1, 2, 3, 4