Внутренняя речь

выбрать из «лексикона» соответствующие слова, а из возможных синтаксических

структур -необходимую. Требуется специальное исследование, чтобы выяснить,

какие характеристика предложения, и в какой форме записаны в схеме.

Опираясь на соответствующие данные, можно предположить, что эта форма -

агглютинативная цепь "смыслов" (в понимании этого термина А.Н.Леонтъевым),

каждый из которых соответствует определенной части дерева структуры

предложения.

Для закрепления "смыслов" может, по-видимому, использоваться различный

код (ср.идею "предметно-схемного кода внутренней речи" у Н.И.Жинкина). При

этом важно осознавать, однако, что единица такого кода двусторонняя, то,

что закрепляется, постоянно и не зависит от характера кода; то, как

закрепляется переменно и может варьироваться в очень широких пределах»

В порядке гипотезы можно также предположить, что именно на этапе

"схемы" осуществляется влияние внеструктурных факторов на порождение

предложения.

«Внутренняя речь структурно стоит ближе всегда к внутреннему

программированию, но их структуры не идентичны. Разница внутреннего

программирования и внутренней речи - это разница промежуточного звена в

процессе порождения и конечного звена, или результата этого процесса».[9]

Таким образом, « … соотношение внутренней речи и внутреннего

программирования таково: иными словами, внутреннее программирование может

развертываться либо во внешнюю речь, либо во внутреннюю речь в зависимости

от функциональной специализации речевого высказывания и некоторых других

"факторов". Речь "для себя" - это внутренняя речь, речь "для других" -

внешняя, но и речь "для себя" может при определенных обстоятельствах

применять структурные характеристики, свойственные внешней речи».[10]

Переход от внутренней речи к внешней осуществляется через ступень

программирования. Это было бы важно экспериментально показать.

Что моделируется в экспериментах А.Р.Лурия и Л.С.Цветковой с

афатиками? Конечно же, не внутренняя речь, а именно внутреннее

программирование, дефект которого отражается и в нарушении внутренней речи.

Специфическая структура программирования отражается в «порядке слов» в

тех случаях, когда этот порядок не «деформируется» «грамматической

структурой предложения в конкретном язык». Такими "неграмматическими

языками" являются спонтанный мимический язык глухонемых, автономная речь

детей и обычная детская речь в тот момент, когда лексико-грамматические

классы уже сложились, но еще отсутствует грамматическая парадигматика. Все

эти "языки" дают одну и ту же последовательность "членов предложения" – S –

At – O – V - Ad (то есть, если иллюстрировать эту схему словами русского

языка - Кот черный ухо почесал лениво). В связи со сказанным опять-таки

встает вопрос о предикативном характере внутренней речи, - вопрос, в

особенно острой форме поставленный Л.С.Выготским. Критика этого утверждения

Выготского Б.Г.Ананьевым неправомерна: Б.Г.Ананьев, как и Л.И.Подольский

здесь смешивает предикативность как лингвистическое понятие и, так сказать,

психологическую предикативность. "Субстантивность" внутренней речи не

противоречит ее предикатиэности, эти характеристики относятся а разным

планам. "Ночь. Звезды," конечно, номинативные предложения; но ведь

психологически мы имеем здесь нечто вроде «( это - ) ночь», «(это - )

звезды» или - «наступила ночь» (а не день), «видны звезды» (а луны

не видно).

Правомерно ли говорить о предикативности программирования? По-

видимому, нет, ибо предикативность есть по существу своему характеристика

высказывания в целом, она связана с реализацией (во внутренней или внешней

речи) внутренней программы. Вероятно, предикативный характер внутренней

речи есть отражение той "минимальной грамматики", которая содержится в

правилах перекодирования программы во внутреннюю речь.

На этапе программирования возможен и обычно осуществляется эллипсис.

Это происходит, по-видимому, в тех случаях, когда высказывание

контекстуально обусловлено предшествущими высказываниями. Важно отметить,

что эллипсис иметь и другое происхождение, то есть возникать за счет

грамматического кодирования "полной" программы.

Эллипсис на ступени программирования - это, собственно, не столько

эллипсис (он коренится не в средствах выражения, а в содержании), сколько

контекстуально и (или) ситуационно обусловленное отсутствие какого-либо

компонента мысли, отражающегося в структуре программирования уже вторично.

Понимание речи не есть "перевернутое" порождение. Понимание - гораздо

более сложный процесс, где контекст как грамматический, так и семантический

- играет, по-видимому, большую роль, чем при порождении, а структурные

характеристики предложения - меньшую; однако эксперименты показывают, что

"синтез" грамматической структуры предложения есть необходимый элемент его

понимания.

Порождение предложения осуществляется по-разному в разных типах речи.

В частности, разной является доля участия программирования в порождении;

если в монологической речи эта доля особенно велика, то в диалогической она

сходит почти на нет. Психологические отличия диалогической речи от

монологической, однако, совершенно не изучены.

Одно и то же (лингвистически) речевое высказывание принципиально может

быть порождено разными путями. В частности, следует допустить возможность

наряду с программированием и дальнейшим грамматическим порождением -

стохастического порождения элементарных высказываний. В этом случае

"Грамматический План" элиминируется и всю нагрузку берет на себя "Моторный

План". Учитывая парадоксальный факт, что экспериментом подтверждена и

модель порождения по НС, и трансформационная модель, можно выдвинуть

гипотезу о возможности даже для одного и того же носителя языка

использовать при порождении одного и того же (лингвистически) высказывания

разные модели порождения в зависимости от конкретных условий.

Под углом зрения сказанного здесь интересно было бы рассмотреть

результаты одного из экспериментов А.Н.Соколова. Его испытуемые слушали

текст и одновременно произносили заученное наизусть стихотворение. При этом

в памяти у них "оставался только общий, не расчлененный «смысл». Особенно

любопытно, что полностью выпадали - "текстуальные выражения", особенно даты

и фамилии, одним словом, здесь, видимо, столкнулись оба пути порождения,

причем стохастическое порождение осуществлялось на уровне моторной

реализации, но оказало влияние на конструктивное порождение "встречного"

высказывания на ступени семантических единиц; не получив возможности

осуществить полный синтез встречного" высказывания, речевой механизм

испытуемого ограничился анализом, дошедшим до ступени программы. Таким

образом, "собственно понимание" (не только общего смысла) оказалось

невозможным.

Порождение осуществляется по-разному в разных коммуникативных типах

речи. Говоря о коммуникативных типах речи, мы имеем в виду отражение в

высказывании отношений различного уровня абстракции. Так, А.Р.Лурия вслед

за Сведелиусом различает "коммуникацию событий" (типа собака лает) и

"коммуникацию отношений" (типа Сократ - человек), причем это различение

подтверждается данными об афазии. По-видимому, это тот минимум различий,

который нельзя не учитывать при анализе механизмов порождения речи.

Сказанное выше относительно программирования следует, очевидно, относить,

прежде всего, а "коммуникации событий". Ср. тот факт, что "отвлеченные"

тексты в опытах А.Н.Соколова дали совершенно другую картину, нежели

изобразительные.

Программирование не зависит от языка, по крайней мере, в плане самих

"смыслов", а не кода, который используется для их закрепления. Различие в

порождении начинается на следующем этапе - при переходе к внешней речи,

вернее, при грамматическом порождении "дерева" структуры предложения.

Перевод с языка на язык есть перевод с языка на внутреннюю программу и

далее - с этой программы на другой язык. Исключением является, по-видимому,

синхронный перевод, где внутренняя программа выступает в "разорванном"

виде, - не как единая цепь смыслов, а как изолированные смыслы, тут же

кодируемые в родной язык. Впрочем, синхронный перевод с психологической

стороны исследован пока недостаточно (сродни лишь опыты З.А.Кочкиной).

Одним из видов вербальной памяти может быть запоминание программы.

Так, запоминая "общее содержание" высказывания, но не сохраняя в памяти его

конкретно-грамматической формы, мы, видимо, оперируем именно с программой.

Именно сюда относятся случаи, описанные В.Гутъяром как воспроизведение

"смыслового скелета" предложения.

Программа может быть экстериоризована (переведена во внешнюю речь)

двумя способами. Один из них очевиден. Другой есть экстериоризация

внутренней речи, происходящая в тех случаях, когда мы закрепляем для себя

("для памяти") внутренний план высказывания. Таким образом, изучение

разного рода тезисов и конспектов (не предназначенных для других лиц) может

дать нам сведения о структуре внутренней речи и опосредствованно -

внутренней программы.

Различная степень владения тем или иным языком соотносима с

различными механизмами порождения высказывания, а именно: либо с внутренним

проговариванием или внутренней речью (при недостаточном владении языком),

либо непосредственно с внутренним программированием (при "полном" владении

языком).

Возникает ряд возможностей экспериментального исследования «внутренней

речи» и, в частности, - внутреннего программирования:

а) исследование процессов порождения спонтанной речи на родном и неродном

языке; предполагается, что оба процесса имеют общее звено в виде

внутреннего программирования и расхождение их начинается на следующем

этапе.

б) анализ грамматических языков и процессов порождения высказывания на этих

языках;

в) анализ процессов понимания. Это наименее перспективный путь по причинам,

указанным выше. Однако и им нельзя пренебрегать;

г) анализ и экспериментальное исследование процессов перевода обычного и

синхронного;

д) исследование процессов порождения речи при полном и неполном владении

неродным языком, в том числе на материале готовых высказываний;

е) анализ экстериоризованной внутренней речи (тезисов, кон-спектов,

записей);

ж) исследование вербальной памяти определенного типа;

з) анализ случаев нарушения механизма порождения на разных этапах и, прежде

всего, - афазических нарушений;

и) анализ генезиса внутренней речи и программирования у ребенка;

ж) собирание случаев неправильного (в смысле порядка слов и грамматических

классов) порождения высказывания на неродном языке, особенно в случаях речи

иностранцев на русском языке.

Глава 3. Кодовые переходы во внутренней речи.

Известно, что «концепцию полного совпадения языка и мышления

фактически осуществить не удалось. Наоборот, было показано, что структура

суждения как единица мышления не совпадает со структурой предложения как

единицей языка. Отрицательный ответ только усложняет "проблему, так как

остается в силе положение о том, что всякое средство должно соответствовать

цели. Поиск соответствий между языком и мышлением продолжался. Получившийся

вывод поучителен. В настоящее время почти единодушно признается, что

интонация выполняет синтаксическую функцию. А так как предикат суждения

маркируется в предложении при помощи интонации (логическое ударение), то

интонация была признана тем дополнительным языковым средством, при помощи

которого снова восстанавливается соответствие языка и мышления».[11] При

таком подходе мышление фактически переводят в систему языковых средств и

называют, например, логико-грамматическим уровнем (или слоем) языка

(поскольку, в частности, о субъекте и предикате суждения можно узнать,

только изучая тексты и средства языка). Тем самым экстралингвистическнй

факт превращен в лингвистический, а решаемая проблема, по сути дела,

снимается. Однако при этом подходе поучителен и положительный результат,

позволяющий рассматривать суждение в аристотелевском смысле не как модель

процесса мышления, а как форму изложения мысли, т. е. как средство языка.

Представление о том, что аристотелевская логика относится к плану

выражения, а не выражаемого, не ново, но вся острота этого положения

обнаруживается в наибольшей мере при постановке проблемы мышления и языка.

Оказывается, что при обсуждении этой проблемы во все времена и при

разнообразных ее решениях происходила незаметная подмена понятий. Мышление

рассматривалось, то как, экстралингвистичоский факт, то как логико-

грамматический слой языка, обнаруживаемый лингвистическими методами.

Проблема становилась неопределенной, так как оставалось неясным, что

называть мышлением и что языком.

По мнению Н.И. Жинкина, можно решить этот вопрос формально и

избежать «учетверения терминов». Все то, что относится к плану выражения,

т. е. самые средства выражения, будем называть языком.

Язык рассматривается как система знаковых противопоставлений.

Добавление или удаление хотя бы одного из средств выражения (знака или

правила связи знаков) составит новый язык. Выбор означаемого и передача

этой выборки партнеру образуют сообщение. В таком случае мышлением может

быть названа деятельность, осуществляющая эту выборку.

В некоторых случаях легко обнаруживается полный параллелизм языка и

мышления. Представим себе язык, состоящий из ограниченного числа только

имен. В таком языке будет однозначное соответствие между каждым именем и

актом называния. Даже если усложнить язык, кроме имен ввести другие разряды

слов и добавить какие-либо правила, но оставить фиксированность языка, т.

е. прекратить генерацию языковых средств, сохранится полное соответствие

языка и мышления. Это распространяется на всякий мертвый язык: вследствие

конкретной единичности контекстных значений мертвый язык всегда будет

содержать конечное число высказываний. Живой человеческий язык не

фиксирован. Посредством ограниченного числа языковых средств может быть

высказано бесконечное множество мыслимых содержаний. Это достигается

благодаря особому механизму — механизму мета-языка, который работает, как

пульс, в каждом языковом акте. Всякое высказывание производится в расчете

на то, что в данной ситуации оно является новым для воспринимающего

партнера. Поэтому и набор языковых средств должен стать новым. В момент

сообщения происходит перестройка обозначений. В отношении содержание

изменяются оба ряда. Таким образом, соответствие языка и мышления

обнаруживается снова. Однако в отличие от фиксированного языка, который

является раз и навсегда заданным, живой язык, содержащий два звена — сам

язык и мета-язык,— становится саморегулирующейся системой. В этих условиях

должно измениться и понятие о мышлении: его следует рассматривать как

деятельность конструирования, посредством которой производится отбор, как

содержания, так и языковых средств из трудно обозримого множества

компонентов. Трудность решения такой задачи обнаруживается хотя бы в том,

что передающий сообщение добивается лишь частичного понимания у

воспринимающего партнера.

Хотя каждое высказывание единично, язык в целом представляет собой

систему общих форм. Но если бы даже удалось полностью формализовать язык, в

остатке бы оказалось все то, для чего язык существуем—речевое действие. Но

именно в этом действии и обнаруживается мышление. Формализуется система

языка, сам же язык приобретает жизнь в процессе реализации системы.

Проблема языка и мышления как раз и относится к реализации, а не к

структуре языка. Именно поэтому разные направления структурализма в

лингвистике стремятся обойтись без понятия мышления.

Вообще говоря, изолированное выделение какой-либо структуры может

привести к универсализму. Когда границы предметных структур не определены,

одна из них (например — языковая система) кажется доминирующей, и тогда

неизбежно возникает антиномия. Действительно, возможны два вывода — как

тот, что знаковая система определяет мышление, так и тот, что мышление

определяет знаковую систему. Знаки конвенциональны, а их система

определяется лишь внутренними, формальными критериями. Поэтому языков может

быть много и каждый из них будет «выбирать» в обозначаемом то, что в

состоянии выразить данная знаковая система. Это и значит, что язык

определяет мышление. Но, с другой стороны, как только язык начинает

применяться, на конвенциональность его знаков накладываются сильные

ограничения: хотя знак и можно заменить другим, но если такой знак уже

создан, то именно потому, что он конвенционален, его лучше сохранить.

Фактически оказывается, что знаки языка живут своей жизнью и сопротивляются

произвольным заменам. Но самое существенное состоит в том, что язык, давая

возможность выразить бесконечно много мыслимых содержаний, не может

выполнять эту роль без интерпретаций. В то же время из природы отношения

язык-содержание вытекает, что не может быть задано никакой содержательной

интерпретации бессодержательной знаковой системе языка. Это значит, что

интерпретация привносится со стороны и что мышление определяет язык. В

результате, таким образом, проблема о соотношении мышления и языка

Страницы: 1, 2, 3