Ненасилие как убеждение и поступок

сам вполне мог бы оказаться на месте того, кого он считает насильником и

врагом. Вовсе не случайным является то обстоятельство, что организованная

практика ненасилия по преимуществу является христиански мотивированной: для

христианской антропологии убеждение в радикальной испорченности человека

столь же характерно, как и представление о его богоподобии.

Ненасильственная борьба вписывается в общую концепцию, согласно которой

душа человека является ареной столкновения добра и зла. "Даже в наихудших

из нас есть частица добра, и в лучших из нас есть частица зла", — пишет М.-

Л. Кинг[4]. Считать человека злым существом — значит клеветать на него.

Считать человека добрым существом — значит льстить ему. Признавать

моральную амбивалентность природы человека — значит воздать ему если он

хочет по-прежнему благоволить человеческой истории, должен обеспечивать

гармонию целей и результатов не в конечном и суммарном итоге, а в каждом

отдельном случае, держать под контролем не только всю картину, но и каждый

ее фрагмент. Он должен сблизиться с человеческим разумом.

Интересующее нас расхождение целей и результатов может иметь одно

доступное рациональному постижению и практическому урегулированию

объяснение — оно является продолжением и в этом смысле следствием

расхождения средств и целей. При такой постановке вопроса выясняется:

историческая проблема вторична по отношению к этической, а разумность

сопряжена с ответственностью.

Проблема противоречивости целей и средств имеет два аспекта. Первый

состоит в том, что для осуществления нравственных целей приходится

применять безнравственные средства. А второй фиксирует тот факт, что

вовлеченные в исторические события человеческие массы разделяются на два

класса, один из которых является по преимуществу средством, а второй —

целью. Оба этих аспекта с особой остротой обнаруживаются в политической

сфере, которая, во-первых, неразрывно связана с насилием, и, во-вторых,

имеет иерархическую структуру, построенную на господстве и подчинении.

Возникающие в рамках соотношения целей и средств противоречия получали

различную интерпретацию, полярные варианты которых Макс Вебер

охарактеризовал как "этику убеждений" и "этику ответственности". Этика

убеждений абсолютно отвергает как применение безнравственных средств, в том

числе и прежде всего насилия, так и отлучение отдельных индивидов от целей,

она возлагает на человека ответственность только за его собственную чистоту

и освобождает от ответственности за объективные последствия. Этика

ответственности, напротив, вменяет человеку в вину также объективные

последствия (по крайней мере, предвидимые) и потому допускает и применение

безнравственных средств и ограничения возможностей определенных индивидов

(их низведение до уровня средств) в тех случаях, когда отказ (даже если он

мотивирован принципами) от этого может обернуться значительно более

разрушительными бедствиями, чем те, на которые приходится идти. И этика

убеждений и этика ответственности имеют между собой то общее, что они не

снимают нравственной напряженности средств и целей: утопизм первой в лучшем

случае обрекает на бездеятельность, а реализм второй воспроизводит эту

напряженность (пусть даже в смягченном варианте), примиряет с аморализмом

бытия.

4. Ненасильственная деятельность.

Этика ненасилия открывает другую перспективу, обеспечивая

взаимоусиливающее соединение этики и политики, целей и средств. Понятие

"ненасилие" двояко. Оно связано с политической эффективностью, но оно же

является носителем смысла. Оно пытается объединить мораль и политику как

идеальное сочетание морали на службе у действия Единство целей и средств

является одной из основных сознательно формулируемых установок движений

ненасилия[5].

Ненасильственная деятельность снимает проблему безнравственных средств по

определению: она является обязательством достигать целей, не выходя за

нравственно дозволенные рамки, не прибегая к такому испытанному оружию зла

как насилие. Она имеет самоценное значение, заключает в себе то начало

справедливости, во имя которой ведется. В ненасильственной деятельности

средства и цели располагаются в качественно однородной нравственной

плоскости и приближаются друг к другу настолько, что оказываются

взаимозаменяемыми. Одним из ее девизов является: "нет путей к миру, мир —

это и есть путь".

Ненасильственная деятельность содержит в себе также достаточные гарантии

против того, чтобы одни индивиды заняли в ней привилегированное положение,

а другие — подчиненное. Она демократична, открыта для всех, представляет

собой коллективное усилие, решение принимается сообща, все участвуют в

выработке стратегии. Она, разумеется, требует дисциплины, но дисциплина эта

является добровольной, отказ от насилия предполагает также отказ от насилия

над самим собой. Ненасильственное движение имеет своих активистов, лидеров,

однако один из важнейших признаков, по которому руководители выделяются

среди остальных участников борьбы, состоит в том, что они в первую очередь

и охотно принимают на себя возможные и, как правило, неизбежные репрессии.

Ненасильственная деятельность, рассмотренная как исторически значимое

отношение, ценна тем, что оно преодолевает целесредственную разорванность и

ту порождаемую этой разорванностью несправедливость, когда благо одних

индивидов, одних поколений достигается за счет страданий и жертв других.

Она содержит зачатки новой цивилизации и всюду, где разворачивается,

созидает новую цивилизацию.

5. Путь сильных людей

Существует устойчивый общественный стереотип, рассматривающий ненасилие как

социальную пассивность и психологическую трусость, отсутствие мужества. Это

обвинение, если бы оно было верным, следовало бы считать окончательным и

справедливым приговором. Мужество фиксирует важную ступень в духовно-

нравственном развитии человека и человечества. Оно входило в состав четырех

кардинальных добродетелей античности, имело устойчиво высокий статус во все

последующие эпохи, а в ряде культур (например, рыцарской) занимало

центральное место. Общественному движению, подрывающему мужество или даже

нейтральному по отношению к нему, было бы невозможно получить моральную

санкцию. Поэтому следует тщательно проанализировать ненасилие под углом

зрения его отношения к мужеству как социальной позиции и личностной

добродетели.

Прежде всего следует провести различие между понятиями силы и насилия.

Насилие есть разрушительная сила, точнее было бы даже сказать:

саморазрушительная, ибо в своем последовательном осуществлении как

абсолютное зло оно оборачивается против самого себя. Сила является

неотъемлемым и фундаментальным свойством как витального, так и социального

бытия человека: в витальном плане можно сослаться на агрессивность как

средство выживания, инстинктивную реакцию самообороны, естественный ответ

на оскорбление достоинства, в социальном плане — на политику, которая,

собственно говоря, и есть не что иное, как осуществляемое в определенных

общественных целях эффективное применение силы. Занимая столь важное место

в жизненном процессе, сила не может иметь только разрушительную форму

своего выражения. Более того, эта форма не может быть преобладающей.

Ненасилие как раз и является позитивным, конструктивным выражением силы;

оно тоже есть сила, притом более сильная, чем насилие.

Ненасилие нельзя путать с пассивностью. Пассивность представляет собой

вызванную отсутствием силы капитуляцию перед несправедливостью. Она

заслуживает безусловно негативной нравственной оценки. Более того, по

сравнению с ней насилие в качестве ответа на несправедливость является

позицией более предпочтительной и достойной; насилие, конечно, ложный путь,

но это все-таки путь активного неприятия и борьбы со злом. Сторонники

ненасильственной борьбы хорошо знают и придают программное значение словам

Ганди о том, что насильственное сопротивление лучше, чем трусость.

Отождествлять ненасилие с пассивностью — значит не понимать его природы;

помимо огромной внутренней работы и духовной активности, направленной

помимо всего прочего и не в последнюю очередь на преодоление страха, оно в

практическом аспекте предполагает продуманную наступательную тактику,

определенную технологию деятельности, противостояние и воздействие на людей

и институты с целью вызвать изменение в их позиции.

Само слово ненасилие из-за негативного этимологического содержания в

известной мере провоцирует его ложное истолкование. Ненасилие в современных

европейских языках получило терминологический статус в качестве буквального

перевода слова ахимса, которым первоначально для обозначения своей

ненасильственной философии пользовался М. Ганди. Однако Ганди был недоволен

словом ахимса именно из-за того, что оно скрадывало активный, творческий

аспект ненасилия и он впоследствии остановился на термине "сатьяграха",

составленном из слов, обозначающих правду и твердость, и интерпретировал ею

как силу любви и правды. Этот второй, позитивный и более существенный,

аспект философии и практики ненасилия не получил, к сожалению, в русском

языке, как в других европейских языках, терминологического воплощения.

Безобидно-лингвистический повод к искажению смысла понятия ненасилия

дополняется у нас также идеологическими причинами. Идеология классовой

борьбы культивирует и освящает насилие, жестко, почти однозначно связывая

его с борьбой за социальную справедливость; революционное насилие считалось

даже чистилищем, через которое надо пройти трудящимся, чтобы сбросить с

себя мерзость эксплуататорского строя. Во имя оправдания насилия, освящения

социальной ненависти необходимо было изобразить ненасилие как форму

трусливого смирения перед воинствующим злом, дискредитировать его как

жалкое непротивленчество.

В действительности, пассивность, смирение не составляют оппозицию насилию,

они являются его условием и дополнением. Единственным и достойным вызовом

насилию является ненасилие. Необходимо подчеркнуть, что ненасилие

представляет собой постнасильственную стадию в борьбе за справедливость. В

отличие от пассивности, которая является позицией человека, который не

дорос до насилия, оно представляет собой реакцию человека, который перерос

насилие. Перерос, помимо прочего, и в том смысле, что выражает более

высокую ступень преодоления страха. Можно, говорил Ганди, представить себе

вооруженного человека, в душе которого сохраняется страх. Более того,

наличие оружия как раз подтверждает это. Ненасилие помимо преодоления

физического ("животного") страха требует еще особой духовной стойкости;

смелость, мотивированная злобой и мстительностью, трансформируется в

этически более высокую и психологически более трудную смелость,

мотивированную любовью и справедливостью. Достаточно поставить простые

вопросы: "Как проще бороться с сильным и вооруженным противником: с помощью

оружия или без него?", "Что легче — убить врага или полюбить его, притом

полюбить, имея возможность убить?", чтобы убедиться в превосходстве

ненасилия перед насилием по критерию мужества. Ненасилие есть сила

бесстрашия, сила в ее чистом, созидательном и наиболее полном (охватывающем

чувственную, волевую и духовную сферы) проявлении.

Мало сказать, что ненасилие органически сопряжено с мужеством. Оно в

историческом плане поднимает мужество на новый уровень, придает ему

адекватную современной эпохе форму. Мужество традиционно считалось

добродетелью мужчин, о чем, в частности, свидетельствует и русская

этимология слова, а основной областью общественной деятельности, в которой

формировалась и практиковалась эта добродетель, являлась война. Аристотель

видел в мужестве совершенный (добродетельный) способ поведения человека в

бою, который несовместим с безумной яростью, но прежде всего требует

преодолении органического страха. Правда, военное сражение — не

единственное, хотя и основное поприще мужества, другой сферой его бытования

является гражданская жизнь. Так считал Аристотель, и почти за две с

половиной тысячи лет общественные представления о мужестве мало изменились.

Ненасильственная борьба придает проблеме новый вид: а) она связывает

мужество по преимуществу и главным образом с общественной деятельностью,

борьбой за социальную справедливость и б) лишает ее сугубо мужского

предназначения, придает вид общечеловеческой добродетели, равно украшающей

и женщин, и мужчин. Этический потенциал ненасильственной борьбы в

значительной мере определяется именно тем, что она оторвала мужество как

личностную добродетель от войны и воинской деятельности. Исключительно

высокая ценность бесстрашия является не просто объективным результатом

ненасильственной деятельности, а ее сознательно и целенаправленно

культивируемой установкой.

- Заключение -

Ненасилие — не абстрактная норма, которую остается лишь употреблять в дело,

не состояние, которое кем-то или когда-то может быть достигнуто. Оно прежде

всего представляет собой ненасильственную, направляемую силой любви и

правды борьбу против зла и несправедливости, за выправление отношений в

собственной душе и в мире. Оно не отсекает, не отрезает, а именно

выправляет человеческие деформации, имея силу, чтобы противостоять страшным

силам зла, и имея трезвое сознание того, что противостояние это не является

единовременным актом, вообще не знает конца. Если не бояться тавтологии,

можно сказать. что оно является ненасильственным путем к ненасилию. Это —

не усилие, которое должно привести к истине. Это — истина, которая состоит

в усилии. И мужество, которое требуется для ненасильственной борьбы и

формируется ею, есть мужество ответственного существования в этом

прекрасном и несовершенном мире.

И в конце приведу пример, в котором человек, пришедший к власти,

опирается только на политику ненасилия (ведь это так прекрасно). И этот

пример поставит точку в курсовой работе: «Линкольн познал любовь и оставил

истории человечества удивительную драму примирения. В ходе предвыборной

борьбы за пост Президента США одним из его злейших врагов был некий

Стэнтон. Какая-то причина заставляла Стэнтона ненавидеть Линкольна. Он

делал все возможное для того, чтобы унизить Линкольна в глазах

общественности. Ненависть его к Линкольну была столь сильна, что Стэнтон

издевался над его внешностью в каждой своей речи и пылко обвинял его в

различных пороках. Но, вопреки всему, Линкольн был избран на пост

Президента. Затем пришло время назначать членов кабинета министров, в

который должны были войти ближайшие соратники Линкольна по борьбе. Началось

назначение на должности. Наконец, наступил день, когда Линкольну надо было

назвать кандидатуру на чрезвычайно важный пост военного министра. Как вы

думаете, кого Линкольн назначил на этот пост? Никого иного, как Стэнтона.

Как только новость стала известна, среди ближайших соратников Президента

началось недовольство и волнение. Один за другим сыпались советы: "Господин

Президент, вы совершаете ошибку! Знаете ли вы, что за человек этот Стэнтон?

Слышали ли вы, какие мерзости он говорил о вас? Он ваш враг. Он сделает

все, чтобы сорвать выполнение вашей программы. Учли ли вы все это, господин

Президент?" Ответ Линкольна был предельно лаконичен: "Да, я знаю господина

Стэнтона. И я слышал все, что он говорил обо мне.»[6]

Список литературы:

Ганди М. Моя вера в ненасилие. Вопросы философии 1992 №3

2. Гусейнов А. А. Понятия насилия и ненасилия. Вопросы философии 1994 №6

3. Гусейнов А. А. Этика ненасилия. Вопросы философии 1992 №3

Кинг М. Л. Любите врагов ваших. Вопросы философии 1992 №3

Ненасилие: философия, этика, политика. М. 1993

6. Шарп Дж. Роль силы в ненасильственной борьбе. Вопросы философии 1992 №8

-----------------------

[1] Ильин И. А. Путь к очевидности. М., 1993. С. 97.

[2] Уайтхед А. Н. Избранные работы по философии. М., 1990.

[3] Госс Ж. Ключевые представления гуманистического и христианского

ненасилия. - Этика ненасилия . М. 1991.

[4] См. Антология ненасилия. Москва - Бостон.

[5] См. Семлен Ж. Выход из насилия. — Глобальные проблемы и

общечеловеческие ценности. М„ 1990, с. 84.

[6] Кинг М. Л. Любите врагов ваших. Вопросы философии 92г №3

Страницы: 1, 2