Эволюция центральных представительных органов власти в России

На этой мысли базировалась подготовленная Булыгиным система (ос­новная работа была проделана Крыжановским), по которой крестьянские избиратели входили в значительном количестве в состав избирательных со­браний и, сверх того, имели особое право — выбирать отдельно от других участников избирательных собраний, из своей собственной среды, по одно­му депутату на губернию, так что восьмая часть Государственной Думы со­ставлялась из депутатов крестьянского сословия, выбранных исключитель­но самими крестьянами. Это преимущество крестьянских избирателей еще в ноябре 1906 года столь импонировало графу Витте, что он отклонил тогда всякое сколько-нибудь значительное изменение избирательной системы в пользу всеобщего избирательного права, так как изменение не совмещалось с привилегированным положением крестьян, созданным Булыгиным. И вот, после едва двухгодичного конституционного опыта, встало перед пра­вительством грозным призраком то самое крестьянство, которое несколько ранее почиталось им же за краеугольное основание системы. Правительство разочаровалось в политической благонамеренности крестьянства.

Новый избирательный закон поставил своею главной задачей ослабить влияние крестьянских элементов на выборы. При этом дело было исполне­но с большим вниманием и осторожностью. В первой стадии выборов кре­стьянские избиратели могут и не заметить происшедшей перемены, ибо каждая волость по-прежнему выбирает от себя двоих выборщиков в состав крестьянского уездного выборного собрания; однако, когда избранники волостей сойдутся в уездном избирательном собрании, тогда они уже не могут не заметить, что число лиц, которых им предстоит выбрать из своей Среды в губернское избирательное собрание, стало гораздо меньше, чем при прежнем порядке. В этом пункте, собственно, и заключается главный выпад, направленный против крестьянского представительства. В общей сложности в русских губерниях число выборщиков, избранных крестьянс­кими уездными собраниями, по сравнению с тем же числом по старому избирательному закону, уменьшилось вдвое; зато число выборщиков от зем­левладельцев соответственно увеличилось. Выборы самих депутатов в Думу, как и прежде, производятся в губернских избирательных собраниях, но на­мечается большое различие в общем составе губернских собраний по старо­му и по новому порядку. По старому порядку были такие губернии, в кото­рых крестьянские выборщики составляли больше половины всего собра­ния, и нигде их число не составляло менее одной трети; теперь пропорция одной трети сохраняется только в редких случаях, а в большинстве губерний процент участия крестьянских выборщиков в губернских избирательных со­браниях определяется лишь в 20-25%, а иногда падает и того ниже. Напро­тив, число выборщиков от землевладельцев почти всегда достигает полови­ны общего числа участников губернских избирательных собраний, а нередко превышает половину. Избирательные коллегии, посылающие в Думу депутатов, приобретают преимущественно землевладельческий характер. Как и прежде, в каждой губернии должно быть избрано по одному депутату из состава крестьянских членов избирательных коллегий, но прежде этот депутат избирался исключительно крестьянскими выборщиками, которые для этой цели выделялись каждый раз в особую избирательную коллегию, теперь же избрание крестьянского депутата возлагается на все избиратель­ное собрание в полном его составе. Коллегия, состоящая по преимуществу из землевладельцев, должна определить крестьянского депутата, посылае­мого в Государственную Думу для защиты крестьянских интересов...

Крестьяне, конечно, истолкуют все по-своему. Они никогда не разделят того положения, по которому истинными защитниками крестьянских ин­тересов признаются лица, избранные не крестьянами. В русском народе издавна существует глухая рознь между крестьянами и «господами», — рознь, достигающая иной раз такой остроты, что невольно представляется, будто дело идет не о двух различных классах населения, а о двух различных расах. Эта рознь воспитана крепостным правом, а по отмене его поддержи­валась благодаря политике правительства, которое с особою нежностью принимало к сердцу аграрные и политические интересы дворянства. Крес­тьяне, со своей стороны, сосредотачивали свои надежды, минуя и господ и правительство, непосредственно на верховной власти. В прежние времена эти надежды покоились на монархе, теперь они были перенесены на Госу­дарственную Думу. Великое политическое значение Первой Думы и заключа­ется в том, что в ее стенах состоялась встреча крестьянских депутатов с депу­татами от «господ» — на почве объединившей всех работы, благодаря которой и было достигнуто первое сближение двух, столь различных по своей природе, мировоззрений. Правительство, вместо того, чтобы содействовать дальней­шему развитию этого объединительного движения, встало на сторону тех, кому такое движение внушало страх. Вся народная вера в Думу, вся попу­лярность ее как учреждения была основана на том, что народ признал в ней высшее установление, куда может проникнуть его ничем не фальсифициро­ванный голос; от нее он ожидал и воли, и земли. Теперь крестьянству навя­зывалось иное представление о Думе, ему предлагают Думу, избранную под давлением землевладельческих интересов. Правда, западно-европейский читатель может возразить, что нет необходимости проводить такую резкую границу между крестьянами и помещиками, так как и среди крестьян име­ется немало землевладельцев. Русский избирательный закон не игнорирует этого обстоятельства. Он удаляет из состава того класса избирателей, кото­рых он называет землевладельцами, всех тех, кто одновременно принадле­жи жиг к крестьянам, так что крестьяне, т.е. лица, принадлежащие к сельским обществам, не вносятся в списки землевладельцев даже и в том случае, когда им принадлежат сотни десятин земли. Закон прямо поощряет и по­кровительствует не только социальной, но и сословной розни. Избранная при этих условиях Дума легко превратится в глазах крестьянства из народной Думы в «господскую» Думу и это будет концом самой Думы,— концом ее влияния и авторитета. Не к ней устремятся народные надежды: она окажет­ся чуждым народу учреждением, чем-то вроде далекого народному чувству Государственного совета, она будет считаться народом бюрократическим учреждением, в котором «господа» совместно с чиновниками решают судь­бы чуждого им дела. В этом кроется опаснейшая сторона провозглашенной реформы. Воз­никнет широкая и глубокая пропасть между народным представительством и самою страной. Необходимо понимать, что страна не откажется от своего стремления к свободам. А земельный вопрос и после роспуска Второй Думы останется столь же властным и жгучим, каковым он был до роспуска. Сформируется ли в русском обществе сила, способная нейтрализовать про­истекающие из такой расстановки сил опасные последствия?

И наконец, если чаяния властей осуществятся, если Третьей Думе действительно суждено заслужить наименование «послушной Думы», то не сведется ли выигрыш правительства лишь к следующему: оно увидит, как на эту Третью Думу, представляющую скорее призрак, нежели действи­тельность народного представительства, страна перенесет все то недоверие, все то недовольство, которые в настоящее время она питает по отношению к бюрократии?

«Будет ли для самой Думы народное дело ее делом? — вопрошал С.А. Муромцев (Утро России 17 октября 1907 г. № 27). Сумеют ли избранники ста тридцати тысяч хотя бы отдаленно постичь те обязанности, которые налагает на них официальное положение радетелей ста тридцати милли­онов?»/../

Перед нами встает вопрос: можно ли кризис власти квалифицировать как изменение ее существа, ее природы? «Глубокий распад государствен­ного строя есть выдающееся политическое зло переживаемого времени!!»— восклицал С.А.Муромцев в октябре 1907 г. Трудно оспорить этот вывод выдающегося юриста, опытного общественного деятеля. Однако, если подойти к «перевороту» 3 июня с государственно-правовых позиций, то он не вносил сущностных перемен в государственный строй, не изменил саму систему власти. Формально ведь не пересматривались «Основные законы», оставались обе палаты с прежними правами. Другое дело, что система власти стала внутренне еще более противоречивой, раздиралась распрями между всеми ветвями власти; это еще раз, и не последний, к сожалению, проявилось в событиях 3 июня. Но, с учетом всего сказанно­го, классическим примером «государственного переворота» в сопоставлении со всем историческим опытом события 3 июня назвать нельзя.

Подведем итог. Посмотрим, что дал правительству новый закон.

Избирательный закон 3 июня 1907 года, главную роль при выработке которого играл товарищ министра внутренних дел С.Е.Крыжановский, этот «волшебник конституционного права», преследовал цель: создать такое народное представительство, которое бы стало добросовестно рабо­тать в рамках существующих законов. Новый закон вроде никого прямо не лишал избирательного права (только в отношении Средней Азии было признано, что эта область еще «не созрела» для выборов). Но существен­но менялся удельный вес отдельных групп населения. В Европейской России по старому закону крестьяне избирали 42% выборщиков, зем­левладельцы — 31%; горожане и рабочие — 27%. По новому закону кресть­яне избирали только 22,5%, а землевладельцы уже 50,5%, горожане и рабочие — те же 27%. Горожане при этом разделялись на две «курии», голосовавшие отдельно, причем первая курия («цензовая») имела больше выборщиков. В общем, 65% выборщиков избирались зажиточными, образо­ванными слоями населения, которые участвовали в земских и городских выбо­рах и имели более долгий опыт общественной деятельности. Сословно-элитарный характер закона несомненен. Голос одного помещика равнялся голоса­ми 7 горожан, 30 крестьян-избирателей, или 60 рабочих. «Количество выборщиков было так распределено между различными социальными груп­пами, чтобы дать перевес поместному дворянству»,— пишет Милюков.

Было сокращено представительство окраин: Польши с 36 до 12 (и 2-х депутатов от русского населения), Кавказ с 29 до 10; это было отступле­нием от того начала имперского равенства, которое было положено в основу прежних законов. «Государственная Дума должна быть русской и по духу»,— говорилось в Манифесте,— «иные народности... не должны и не будут являться в числе, дающем им возможность быть вершителями вопросов чисто русских». Это было намеком на решающую роль польско­го кола во 2-й Думе, которое поддерживало то кадетов, то социалистичес­кое крыло, обеспечивая им перевес.

Но события 3 июня не исчерпываются лишь изменением избиратель­ного закона. Манифест 3 июня имел более принципиальное значение, чем сам избирательный закон. Он окончательно определил новый государ­ственный строй; завершил ту перестройку, которая была начата рескрип­том 18 февраля 1905 г. Текст Манифеста был написан П.А.Столыпиным, но мысли он выражал самого Государя. В обществе двусмысленность си­туации порождает вопросы: «Что это за новый строй? Какое-то абсолют­ное «беспринципно»: ни монархия, ни демократия»,— сетовал в своем дневнике Л.Тихомиров, который в то же время писал открыто: «Не вый­дем мы из беспорядков и революций до тех пор, пока не станет всенародно ясно и практически неоспоримо,— где Верховная власть, где та сила, кото­рая при разногласиях наших может сказать: «потрудитесь все подчинить­ся, а если не подчинитесь — сотру с лица земли».

Манифест 3 июня отвечал на этот вопрос: «Все эти изменения в порядке выборов не могут быть проведены обычным законодательным путем через ту Государственную Думу, состав коей признан Нами неудовлетворитель­ным, вследствие несовершенства способа избрания ее членов. Только Вла­сти, даровавшей первый избирательный закон, исторической Власти Рус­ского Царя, дано право отменить оный и заменить его новым...

От Господа Бога вручена Нам Власть Царская над народом Нашим, перед Престолом Его Мы дадим ответ за судьбы Державы Российской. В сознании этого черпаем Мы твердую решимость довести до конца нача­тое Нами великое дело преобразования России и даруем ей новый изби­рательный закон».

Манифест провозглашал, что историческая власть русского Царя оста­ется основой государства. Все законы исходят от нее. Манифестом 17 ок­тября и Основными Законами 23 апреля 1906 г. установлен новый законо­дательный путь, ограничивающий царскую власть в области издания новых законов. Но в случае, если спасение государства не может быть достигнуто на обычном законодательном пути,— за Царскою властью остаются обязан­ность и право изыскать иной путь. Эту верховную суверенность Государь и подразумевал под словами «самодержавие, такое как и встарь».

Царь как был, так и остался верховным, державным вождем страны. «Он вывел ее из войны и смуты, и Манифестом 3 июня довел до конца «великое дело преобразования»: В России утвердился новый строй — Дум­ская Монархия».

Оценки 3 июньского «переворота» современниками диаметрально противоположны. Левые, социалисты говорили о контрреволюции, вос­становлении самовластья. Правые монархисты тоже заявляли, что «Ак­том 3 июня самодержавный государь явил свое самодержавие» (граф Бобринский, лидер правых). А.Гучков, лидер октябристов, заявлял: «Тот го­сударственный переворот, который был совершен нашим монархом, является установлением конституционного строя». — Это в общем близ­кое к истине заявление немедленно было оспорено лидером умеренно-правых Балашовым:— «Мы конституции не признаем и не подразумеваем ее под словами обновленный государственный строй».

В советской исторической литературе широко употреблялся термин «Третьеиюньская монархия». Он представляется менее удачным, чем вве­денное С.Ольденбургом понятие «думская монархия», «самодержавие с Думой».

«Российская Империя,— восклицал барон Мейендорф А.Д., член Гос­думы,— была самой демократической монархией в мире. Царская власть представляется наиболее европейским из русских учреждений, может быть, единственно европейским». Можно оспорить, конечно, мысль об особой цивилизаторской миссии самодержавия. Но ведь были же импе­раторские университеты, театры, академии, музеи, библиотеки. И звание императорского ко многому обязывало, было эталоном, синонимом со­вершенства. Но дело не только в этом.

Была ли государственно-политическая система России после учрежде­ния Думы эталоном, воплощением совершенства? Уже в постановке воп­роса содержится ответ. И в заявлениях Императора и премьера — «прави­теля Его Императорского Величества», речь игла только о начале пути, о создании правового государства. Столыпин десятки раз говорил это в ре­чах с думской трибуны. Если «самодержавие как встарь», то Дума «как встарь — Земский Собор» должна стать законосовещательным органом. Николай II этого своего желания и не скрывал. Ни о каком правительстве общественного доверия и речи быть не могло. Император не считал воз­можным увеличить влияние «общестпенности» на ход государственных дел, вручить ее представителям державный руль. Его личное общение с думскими деятелями, претендентами на министерские посты, убеждало его в том, что в русском обществе пока отсутствуют силы и лица, кото­рым историческая власть имела бы полное право передоверить судьбу России. Это его убеждение трудно в исторической перспективе оспорить, но и в ближайшем окружении Императора было аналогичное положение, второго Столыпина и там не оказалось.

5.5 III ГОС.ДУМА

Выборы в 3-ю Думу были в сентябре-октябре 1907 г. В Думу прошли в основном лица, выступавшие под флагом сотрудничества, а не борьбы с властью. Из 442 депутатов явное большинство в 300 человек составляли правые и октябристы (лидер А.И.Гучков). Кадетов только 54 (лидер П.Н.Милюков), трудовиков 13 и 20 социал-демократов. В целом сложи­лось примерно три равных группы: правых около 150, столько же центр и чуть меньше — около 140 левых.

И сами выборы, и закон, по которому они проводились, явили миру лики старой России, старые, николаевских времен, методы управления. Привычка властвовать. Умение «разнести», «распечь», «не рассуждать!» «Молчать!» — к этому сводилось умение руководить. Старый метод жи­вуч! — восклицала оппозиционная пресса в далеком 1908 году.

Лидерами правых в III Думе был граф А. Бобринский, херсонский и курский помещик граф В. Доррер, бессарабский помещик В. Пуришкевич, курский помещик Н. Марков (Марков 2-й). Октябристов возглавляли московский капиталист А. Гучков и екатеринославский помещик М. Родзянко.

Кадеты и примыкавшие к ним фракции прогрессистов и нацио­нальной буржуазии окраин России имели 108 членов. Их лидером был приват-доцент Московского университета историк П. Милюков.

Представительство рабочих и крестьян в III Государственной думе было ничтожно. Трудовики были представлены 14 членами. Социал-демократическая фракция состояла из 20 членов; большинство в ней принадлежало меньшевикам.                             

На почве общих интересов и отстаивания самодержавия, поме­щичьего землевладения, господства дворян в управлении, жестоких  репрессий против рабочих и крестьян на первых же заседаниях III Думы сложился блок черносотенцев и октябристов, составлявший 2/3 состава Думы (300 членов). Однако между черносотенными помещиками и октябристами существовали и некоторые противоречия. «Интересы капитализма, — отмечал В. И. Ленин, — хотя бы и грубо хищнического, паразитического, не мирятся с безраздельным господ­ством крепостнического землевладения». Октябристы настаивали на расширении прав земского и городского «самоуправления» и призна­вали «конституцию» 17 октября, а черносотенцы были против мест­ного «самоуправления» и манифеста 17 октября. Это вынуждало ок­тябристов в ряде вопросов искать союзников в лице сильно поправев­ших кадетов. Так сложился второй — октябристско-кадетский блок, составлявший немного менее 3/5 состава Думы (262 члена). Наличие черносотенно-октябристского и октябристско-кадетского блоков определяло характер деятельности III Думы. «III Дума, — пи­сал В. И. Ленин, — есть политически оформленный, общенациональ­ный союз политических организаций помещиков и крупной буржуа­зии». Попеременно опираясь на третьедумские блоки, правительст­во Столыпина укрепляло позиции самодержавия, осуществляло в ин­тересах господствующих классов помещиков и буржуазии внутрен­нюю и внешнюю политику.

Состав, характер и результаты деятельности III Думы ознамено­вали определенный период в истории самодержавия в России, кото­рое делало новый шаг по пути к буржуазной монархии.

Реакционный состав III Думы обеспечил ее «работоспособность» и сотрудничество с царским правительством. Государственная Дума третьего созыва действовала пять лет (с 1 ноября 1907 г. по 9 июня 1912 г.), собираясь на ежегодные сессии примерно одинаковой дея­тельности (7—8 месяцев). За 611 заседаний III Дума рассмотре­ла 2570 законопроектов, из которых утвердила 2200. Подавляющее большинство этих законопроектов было выдвинуто по инициативе ми­нистерств и главных управлений; законодательная инициатива самой Думы была ничтожной; ее членами было выдвинуто лишь 205 зако­нопроектов.

Пост председателя III Думы последовательно занимали октябри­сты: смоленский помещик Н. А. Хомяков (до 10 марта 1910 г.), А. И. Гучков (до марта 1911 г.) и М. В. Родзянко (до конца деятельности III Думы).

В процессе деятельности Думы возникло более 30 комиссии.

Третья Дума утвердила многочисленные законопроекты прави­тельства, направленные на усиление администрации, полиции, жан­дармерии, увеличение ассигнований на строительство тюрем; ею бы­ли приняты все аграрные мероприятия Столыпина, направленные на «землеустройство», переселенческую политику, расширение деятель­ности Крестьянского банка. Государственная дума одобряла и внеш­нюю политику царизма по укреплению Антанты и подготовку к вой­не.

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10